Железников Владимир Карпович
ЧУЧЕЛО
Повесть
Глава первая
Ленка неслась по узким, причудливо горбатым улочкам городка, ничего не замечая на своем пути.
Мимо одноэтажных домов с кружевными занавесками на окнах и высокими крестами телеантенн - вверх!..
Мимо длинных заборов и ворот, с кошками на их карнизах и злыми собаками у калиток - вниз!..
Куртка нараспашку, в глазах отчаяние, с губ слетал почти невнятный шепот:
- Дедушка!.. Милый!.. Уедем! Уедем! Уедем!.. - Она всхлипывала на ходу. - Навсегда!.. От злых людей!.. Пусть они грызут друг друга!.. Волки!.. Шакалы!.. Лисы!.. Дедушка!..
- Вот ненормальная! - кричали ей вслед люди, которых она сбивала с ног. - Летит, как мотоциклетка!
Ленка взбегала вверх по улице на одном дыхании, словно делала разбег, чтобы взлететь в небо. Она и в самом деле хотела бы тотчас взлететь над этим городком - и прочь отсюда, прочь! Куда-то, где ждала ее радость и успокоение.
Потом стремительно скатывалась вниз, словно хотела снести себе голову. Она и в самом деле была готова накакой-нибудь отчаянный поступок, не щадя себя.
Подумать только, что же они с нею сделали! И за что?!
Глава вторая
Ленкин дед, Николай Николаевич Бессольцев, уже несколько лет жил в собственном доме в старом русском городке на берегу Оки, где-то между Калугой и Серпуховом.
Это был городок, каких на нашейземле осталось всего несколько десятков. Ему было больше восьмисот лет. НиколайНиколаевич хорошо знал, высоко ценил и любил его историю, которая как живаявставала перед ним, когда он бродил по его улочкам, по крутым берегам реки, поживописным окрестностям с древними курганами, заросшими густыми кустарникамижимолости и березняком.
Городок за свою историю пережилне одно бедствие.
Здесь, над самой рекой, наразвалинах старого городища, стоял когда-то княжеский двор, и русская дружинанасмерть дралась с несметными полчищами ханских воинов, вооруженных луками икривыми саблями, которые с криками: "Та Русь! Та Русь!.." - на своихнизкорослых крепких конях пытались переправиться с противоположного берега рекина этот, чтобы разгромить дружину и прорваться к Москве.
И Отечественная война 1812 годазадела городок своим острым углом. Армия Кутузова тогда пересекла его вереницейсолдат и беженцев, повозок, лошадей, легкой и тяжелой артиллерии совсевозможными мортирами и гаубицами, с запасными лафетами и полевыми кузницами,превратив и без того худые местные дороги в сплошное месиво. А потом по этим жедорогам русские солдаты с неимоверной, почти нечеловеческой отвагой, не щадяживота своего, днем и ночью, без передыха гнали измученных французов обратно,хотя совсем было непонятно, откуда они взяли силы. После такого длинногоотступления, голода и эпидемий.
И отсвет завоевания Кавказарусскими коснулся городка - где-то здесь в великой печали жил пленный Шамиль игорцы, которые его сопровождали. Они слонялись по узким улочкам, и их безумныйтоскующий взор напрасно искал на горизонте гряду гор.
А первая империалистическая какбуря унесла из городка всех мужчин и вернула их наполовину калеками - безрукими,безногими, но злыми и бесстрашными. Свобода была дороже им собственной жизни.Они-то и принесли революцию в этот тихий, маленький городок.
Потом, много лет спустя, пришлифашисты - и прокатилась волна пожаров, виселиц, расстрелов и жестокого опустошения.
Но прошло время, окончиласьвойна, и городок вновь возродился. Он стоял теперь, как и прежде, размашисто ивольно на нескольких холмах, которые крутыми обрывами подступали к широкойизлучине реки.
На одном из таких холмов ивозвышался дом Николая Николаевича - старый, сложенный из крепких бревен,совершенно почерневших от времени. Его строгий простой мезонин с прямоугольнымиокнами затейливо украшали четыре балкончика, выходящие на все стороны света.
Черный дом с просторной, открытойветрам террасой был совсем не похож на веселые, многоцветно раскрашенные домикисоседей. Он выделялся на этой улице, как если бы суровый седой ворон попал встаю канареек или снегирей.
Дом Бессольцевых давно стоял вгородке. Может быть, более ста лет.
В лихие годы его не сожгли.
В революцию не конфисковали,потому что его охраняло имя доктора Бессольцева, отца Николая Николаевича. Он,как почти каждый доктор из старого русского городка, был здесь уважаемымчеловеком. При фашистах он устроил в доме госпиталь для немецких солдат, а вподвале в это время лежали раненые русские, и доктор лечил их немецкимилекарствами. За это доктор Бессольцев и был расстрелян.
На этот раз дом спаслостремительное наступление Советской Армии.
Так дом стоял себе и стоял,всегда переполненный людьми, хотя мужчины Бессольцевы, как и полагалось,уходили на разные войны и не всегда возвращались.
Многие из них оставались лежатьгде-то в безвестных братских могилах, которые печальными холмами разбросаныповсеместно в Центральной России, и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и во многихдругих местах нашей земли.
До приезда Николая Николаевича вдоме жила одинокая старуха, одна из Бессольцевых, к которой все реже и реженаезжали родственники - как ни обидно, а род Бессольцевых частично рассыпалсяпо России, а частично погиб в борьбе за свободу. Но все же дом продолжал житьсвоей жизнью, пока однажды разом не отворились все его двери и несколько мужчинмолча, медленно и неловко вынесли из него на руках гроб с телом сухонькойстарушки и отнесли на местное кладбище. После этого соседи заколотили двери иокна бессольцевского дома, забили отдушины, чтобы зимой дом не отсырел, прибиликрестом две доски на калитку и ушли.
Впервые дом оглох и ослеп.
Вот тут-то и появился НиколайНиколаевич, который не был в городке более тридцати лет.
Он только недавно похоронил своюжену и сам после этого тяжело заболел.
Николай Николаевич не боялсясмерти и относился к этому естественно и просто, но он хотел обязательнодобраться до родного дома. И это страстное желание помогло ему преодолетьболезнь, снова встать на ноги, чтобы двинуться в путь. Николай Николаевичмечтал попасть в окружение старых стен, где длинными бессонными ночами передним мелькали бы вереницы давно забытых и вечно памятных лиц.
Только стоило ли ради этоговозвращаться, чтобы на мгновение все это увидеть и услышать, а потом навсегдапотерять?
"А как же иначе?" -подумал он и поехал в родные края.
В страшные часы своей последнейболезни, в это одиночество, а также в те дни, когда он буквально погибал отвоенных ран, когда нет сил ворочать языком, а между ним и людьми появляласьвременная полоса отчуждения, голова у Николая Николаевича работала отчетливо ицелеустремленно. Он как-то особенно остро ощущал, как важно для него, чтобы непорвалась тоненькая ниточка, связывающая его с прошлым, то есть - свечностью...
Целый год до его приезда домпростоял заколоченный. Его поливали дожди, на крыше лежал снег, и никто его несчищал, поэтому крыша, и так уже давно не крашенная, во многих местахпрохудилась и проржавела. А ступени главного крыльца совсем прогнили.
Когда Николай Николаевич увиделсвою улицу и свой дом, сердце у него заколотилось так сильно, что он испугался,что не дойдет. Он постоял несколько минут, отдышался, твердым военным шагомпересек улицу, решительно оторвал крест от калитки, вошел во двор, отыскал всарае топор и стал им отрывать доски от заколоченных окон.
Неистово работая топором, забыввпервые о больном сердце, он думал: главное - отколотить доски, открыть двери,распахнуть окна, чтобы дом зажил своей постоянной жизнью.
Николай Николаевич закончилработу, оглянулся и увидел, что позади него, скорбно сложив на груди руки,стояло несколько женщин, обсуждающих его, прикидывая, кто бы из Бессольцевыхмог это быть. Но они все были еще так молоды, что не могли знать НиколаяНиколаевича. Перехватив его взгляд, женщины заулыбались, сгорая от любопытстваи желания поговорить с ним, но он молча кивнул всем, взял чемоданчик и скрылсяв дверях.
Николай Николаевич ни с кем незаговорил не потому, что был так нелюдим, просто каждая жилка дрожала у неговнутри при встрече с домом, который был для него не просто дом, а его жизнь иколыбель.
По памяти дом всегда казался емубольшим, просторным, пахнущим теплым воздухом печей, горячим хлебом, парныммолоком и свежевымытыми полами. И еще когда Николай Николаевич был маленькиммальчиком, то всегда думал, что у них в доме живут не только "живыелюди", не только бабушка, дедушка, папа, мама, братья и сестры, приезжающиеи уезжающие бесчисленные дяди и тети, а еще и те, которые были на картинах,развешанных по стенам во всех пяти комнатах.
Это были бабы и мужики вдомотканых одеждах, со спокойными и строгими лицами.
Дамы и господа в причудливыхкостюмах.
Женщины в расшитых золотомплатьях со шлейфами, со сверкающими диадемами в высоких прическах. Мужчины вослепительно белых, голубых, зеленых мундирах с высокими стоячими воротниками,в сапогах с золотыми и серебряными шпорами.
Портрет знаменитого генералаРаевского, в парадном мундире, при многочисленных орденах, висел на самомвидном месте.
И это чувство, что "люди скартин" на самом деле живут в их доме, никогда не покидало его, даже когдаон стал взрослым, хотя, может быть, это и странно.
Трудно объяснить, почему такпроисходило, но, будучи в самых сложных переделках, в предсмертной агонии, натяжкой кровавой работе войны, он, вспоминая дом, думал не только о своихродных, которые населяли его, но и о "людях с картин", которых онникогда не знал.
Дело в том, что прапрадед НиколаяНиколаевича был художник, а отец, доктор Бессольцев, отдал многие годы своейжизни, чтобы собрать его картины. И сколько Николай Николаевич себя помнил, этикартины всегда занимали главное место в их доме.
Николай Николаевич отворил дверьс некоторой опаской. Вдруг там что-нибудь непоправимо изменилось. И он оказалсяправ - стены дома были пусты, исчезли все картины!
В доме пахло сыростью изатхлостью. На потолке и в углах была паутина. Многочисленные пауки и паучки,не обращая на него внимания, продолжали свою кропотливую искусную работу.
Полевая мышка, найдя приют вброшенном доме, как цирковой канатоходец, несколько раз весело пробежала попроволоке, которая осталась на окне от занавесей.
Мебель была сдвинута со своихпривычных мест и зачехлена старыми чехлами.
Страх и ужас до крайней степениовладели Николаем Николаевичем подумать только, картины исчезли! Он попробовалсделать шаг, но поскользнулся и еле устоял - пол был покрыт тонким слоемлегкого инея. Тогда он заскользил дальше, как на лыжах, оставляя длинные следыпо всему дому.
Еще комната!
Еще!
Дальше!
Дальше!..
Картин нигде не было!
И только тут Николай Николаевичвспомнил: сестра писала ему в одном из последних писем, что сняла все картины,увернула их в мешковину и сложила на антресоли в самой сухой комнате.
Николай Николаевич, сдерживаясебя, вошел в эту комнату, влез на антресоли и дрожащими руками сталвытаскивать одну картину за другой, боясь, что они погибли, промерзли илиотсырели.
Но произошло чудо - картины былиживы.
Он с большой нежностью подумал осестре, представив себе, как она снимала картины, прятала их, чтобы сохранить.Как она, несильная, усохшая с годами, аккуратно упаковала каждую картину.Видно, трудилась целыми днями не один месяц, исколола себе все руки иглой, показашивала грубую мешковину. Один раз упала с полатей - да она писала ему и обэтом, - отлежалась и вновь паковала, пока не закончила своей последней в жизниработы.
Теперь, когда картины нашлись,Николай Николаевич взялся за дом. Первым делом он затопил печи, а когда стеклаокон запотели, отворил их настежь, чтобы вышла из дома сырость. А сам всеподкладывал и подкладывал в печи древа, завороженный пламенем и гулом огня.Потом он вымыл стены, принес стремянку, добрался до потолков и, наконец, меняянесколько раз воду, выскоблил тщательно полы, половицу за половицей.
Постепенно всем своим существомНиколай Николаевич почувствовал тепло родных печей и привычный запах родногодома - он радостно кружил ему голову.
Впервые за последние годы НиколайНиколаевич освобожденно и блаженно вздохнул.
Вот тогда-то он снял чехлы смебели и расставил ее. И, наконец, развесил картины... Каждую на свое место.
Николай Николаевич огляделся,подумал, что бы сделать еще, - и вдруг понял, что ему больше всего хочетсясесть в старое отцовское кресло, которое называлось волшебным словом"вольтеровское". В детстве ему не разрешалось этого делать, а какхотелось забраться на него с ногами!..
Николай Николаевич медленноопустился в кресло, откинулся на мягкую спинку, облокотился на подлокотники ипросидел так неизвестно сколько времени. Может быть, час, а может быть, три, аможет, остаток дня и всю ночь...
Дом ожил, заговорил, запел,зарыдал... Множество людей вошли в комнату и окружили кольцом НиколаяНиколаевича.
Николай Николаевич думал оразном, но каждый раз возвращался к своей тайной мечте. Он думал о том, чтокогда он умрет, то здесь поселится его сын с семьей.
И видел воочию, как сын входит вдом. И конечно, невидимые частицы прошлого пронзят и прогреют его тело,запульсируют кровью, и он уже никогда не сможет забыть родного дома. Даже еслиуедет в одну из своих экспедиций, где будет искать редчайшие цветы, взбираясьвысоко в горы и рискуя сорваться в пропасть, только затем, чтобы посмотреть наедва заметный бледно-голубой цветок на тонком стебельке, который растет насамом краю отвесной скалы.
Нет, Николай Николаевич как разпонимал: жизнью надо рисковать непременно, иначе что же это за жизнь, этокакое-то бессмысленное спанье и обжирание. Но все же он мечтал о том, чтобы сынего вернулся домой или возвращался, чтобы снова уезжать, как это делали прочиеБессольцевы в разные годы по разным поводам.
Когда он очнулся, лучи солнцарадужным облачком клубились в доме и падали на портрет генерала Раевского. Итогда Николай Николаевич вспомнил, как он в детстве ловил первые солнечные лучина этой же картине, и грустно и весело рассмеялся, подумав, что жизньбезвозвратно прошла.
Николай Николаевич вышел накрыльцо и увидел, что солнце осветило балкончик, который выходил на восток, идвинулось, чтобы сделать еще одно кольцо вокруг дома.
Он взял топор, нашел рубанок ипилу, отобрал несколько досок, чтобы починить крыльцо. Как он давно этим незанимался, хотя видно - эта работа крепко "сидела" у него в руках. Онделал все не очень ловко, но с большой охотой - ему нравилось держатьобыкновенную доску, нравилось скользить по ней рубанком, и городская суетамногих последних лет незримо уходила из его сознания.
Дом ему скажет за это спасибо,подумал Николай Николаевич, и он скажет спасибо дому.
Потом Николай Николаевичвзобрался на крышу, и лист железа, поднятый ветром, ударил его по спине таксильно, что чуть не сбил с крыши - он чудом удержался...
Вот тут он впервые почувствовалострый голод, такой у него бывал только в юности, когда он от голода могпотерять сознание. И не удивительно, Николай Николаевич не" знал, сколькопрошло времени, как он приехал, не помнил, что он ел и ложился ли спать. Он работалпо дому и не замечал мелькания коротких зимних дней. Раннее утро он не отличалот позднего вечера.
Николай Николаевич пошел набазар, купил квашеной капусты, картошки, сухих черных грибов и сварил грибныекислые щи. Съел две тарелки и лег спать.
Встал, по-прежнему не ощущаявремени, снова съел щей, звонко рассмеялся, ловя себя на мысли, что узнаёт винтонациях своего смеха смех отца, и снова почему-то лег спать...
С тех пор прошло несколько лет, иНиколай Николаевич забыл про свои болезни. Он жил, жил и чувствовал, что сталвынослив, как крепкое старое дерево, хорошо политое весенним дождем.
Его то и дело видели не повозрасту стремительно бегущим по кривым улочкам городка то в одну сторону, то вдругую, очевидно без всякого дела, хотя иногда он нес что-то завернутое вматерию, - тогда лицо его вдохновенно светилось и молодело.
Те, кто считались сведущими,судачили, что он ищет какие-то картины. Тратит на них уйму денег, а оставшиеся,все без остатка, отдает за дрова. И топит - подумать только! - все печи каждыйдень, а в морозы и по два раза, чтобы эти его картины не отсырели. И всегдапочему-то ночью, зажигая свет во всех комнатах.
Сколько же у него деньжищ уходилозазря: легким дымом через печные трубы в небо, ярким светом электричества вночь, а главное, на новые картины - мало ему было своих!
Вот поэтому и гол как сокол.
В городке относились к НиколаюНиколаевичу с настороженным вниманием.
То, как он жил, горожанам былонепонятно и недоступно, но у многих вызывало уважение. И между прочим, людипривыкли к тому, что дом Бессольцевых светился ночью и стал в городкесвоеобразным маяком, ориентиром для запоздалых путников, издалекавозвращавшихся в темноте домой.
Ночью дом был как свеча внепроглядной мгле.
Соседи могли подумать про НиколаяНиколаевича, что он до ужаса одинок и поэтому несчастен. Он вечно бродил погородку один, в неизменной кепке, которую носил, низко сдвинув на лоб, и впотертом пальто с большими аккуратными заплатками на локтях.
За это дети дразнили его"заплаточником", но, кажется, он их даже не замечал. Редко-редко онвдруг оглядывался и смотрел им вслед с нескрываемым удивлением. Тогда онистремительно уносились от него, хотя он никогда не ругался и не гнался за ними.
Если с ним вступали в праздныеразговоры, то он отвечал односложно и быстро уходил прочь, нахохлившись, какптица на холоде.
Но однажды Николай Николаевичпоявился на улицах городка не один. Он шел в сопровождении девочки летдвенадцати, какой-то необычно важный и гордый, непохожий на себя.Останавливался с каждым встречным-поперечным и произносил одну и ту же фразу,показывая на девочку:
"А это Лена... - И,внушительно помолчав, добавлял: - Моя внучка". Ну как будто рядом с нимбыла не девчонка, а какая-нибудь всемирно известная величина.
А внучка его, Ленка, каждый раз отчаянносмущалась и не знала, куда деваться.
Она была нескладным подростком,еще теленком на длинных ногах, с такими же длинными нелепыми руками. На спине унее торчали, как крылышки, лопатки. Подвижное лицо украшал большой рог, скоторого почти никогда не сходила доброжелательная улыбка. А волосы былизаплетены в два тугих канатика.
В первый же день своего появленияв городке Ленка раз по сто появлялась на каждом из четырех балкончиков и слюбопытством смотрела во все четыре стороны света. Ее в равной степениинтересовали и север, и юг, и восток, и запад.
Жизнь Николая Николаевича послеприезда Ленки почти не изменилась. Правда, теперь в магазин за творогом имолоком бегала Ленка, а сам он изредка покупал на базаре мясо, что раньше заним не водилось.
Осенью Ленка пошла в шестойкласс.
Вот тогда-то и произошла этаистория, которая навсегда сделала Бессольцевых - Николая Николаевича и Ленку -знаменитыми людьми. Отзвук этих событий, как колокольный звон, долго ещеносился над городком, отзываясь по-разному в жизни тех людей, которые были вних замешаны.
Глава третья
Весь городок был усыпан опавшимилистьями - сады, дворы, тротуары, крыши домов. И даже небольшая площадь,именуемая главной, расположенная между универмагом и магазином"Хозтовары", сплошь была покрыта сухим и ломким листом.
Единственная уборочная машина ине думала бороться с этим невиданным листопадом.
Ее шофер Петька, молодойнахальный парень, открыв дверцу кабины и свесив наружу ноги в громадныхболотных сапогах, курил "Беломор" в ожидании частных просителей,которым надо было что-то подбросить из магазина домой.
Грачи готовились в дальнююдорогу. Несметными стаями носились они над городком, криками сгоняя с деревьевленивых птенцов, присевших не вовремя отдохнуть.
Ока вздулась и потемнела от осеннегопаводка, хотя по ней еще шустро бегали последние катера. Старый паром вытащилина берег и крепко-накрепко привязали к древним могучим ветлам, чтобы его неунес неудержимый весенний разлив.
И в этой кутерьме Ленка целымиднями носилась по городу. Она не уставала удивляться странностям жизни: грачиулетали, чтобы обязательно вернуться; паром вытаскивали из воды, чтобы веснойвновь опустить на реку; деревья опадали, чтобы снова обрасти молодыми икрепкими листьями. Вот такая у нее была славная и интересная жизнь.
И вдруг все это пересталосуществовать. Она не слышала голоса людей, не видела, куда ее ведут дороги, незамечала, что ест и что пьет.
Случилось это в начале ноября, вовремя осенних каникул, а закончилось в первый школьный день. Всего-то несколькодней и продолжалась эта история, а жизнь Ленке перевернула.
В тот день Ленка долго бродила погородку, пока не оказалась в тополиной рощице около скульптуры "Уснувшиймальчик".
Мальчик лежал на спине, слегкаподогнув ноги, вытянув руки вдоль тела и склонив голову к плечу.
Он всегда был грустным, а сегодняпоказался Ленке на редкость печальным. Может быть, оттого, что слишком низковисели над землей тучи, или оттого, что на душе у Ленки было тревожно.
Только она почувствовала себяодинокой и никому здесь не нужной, и ей захотелось немедленно уехать из этогогородка...
Николай Николаевич, мало чтозамечая вокруг, занимался своим любимым делом. Он стоял на табурете и легкимидвижениями мягкой волосяной щетки смахивал невидимые пылинки с картин. Этозанятие было ему так по сердцу, что он даже напевал себе под нос. И когда вкомнату вбежала Ленка, то он сначала не заметил, что она чем-то сильно возбуждена,что куртка у нее нараспашку, губы крепко сжаты, а в глазах отчаяние.
Ленка одним махом вытряхнула изпортфеля учебники и тетради и беспорядочно начала впихивать в него свои вещи,которые попадались ей на глаза.
- Тише!.. Тише!.. Безумная! -Николай Николаевич провел щеткой по золотому эполету Раевского. - Лучшеоглянись вокруг! Посмотри, какая тебя окружает красота. Этим картинам большеста лет, а они с каждым годом делаются все прекрасней и прекрасней...
Ленка, не обращая внимания надедушку, продолжала лихорадочно собираться.
- Ничего ты в этом не смыслишь,скажу я тебе, Елена, хотя и не глупая девица. - Николай Николаевич грустнопокачал головой. - Ну что ты топаешь как слон, только пыль выбиваешь из досок.
- Дай мне денег на дорогу, -сказала Ленка, торопливо застегивая портфель.
- А ты далеко собралась? - ТеперьНиколай Николаевич провел щеткой по многочисленным орденам генерала.
- Я уезжаю.
- А почему в такой спешке? - Онулыбнулся, и лицо его от этого непривычно помолодело. - Ты что, покидаешь тонущийкорабль?
- У Димки Сомова сегодня деньрождения, - в отчаянии ответила Ленка.
- А тебя не пригласили, и поэтомуты решила уехать? Несерьезный ты человек, Елена. Суетишься. Переживаешь всякуюерунду... Бери пример с генерала Раевского...
- Дедушка, дай мне, пожалуйста,денег на билет, - жалобно перебила Ленка.
- А куда ты едешь, если несекрет? - Николай Николаевич впервые внимательно посмотрел на Ленку.
- К родителям, - ответила Ленка.
Портфель расстегнулся, и она созлостью вновь его застегнула.
- К родителям?! - Вот тут НиколайНиколаевич забыл про свои картины и соскочил с табурета. - И не думай!.. - Онпогрозил ей пальцем. - Ишь ты выдумала! Чтобы я отсюда? Никуда!.. Никогда!.. Ниногой!
- А ты мне не нужен! - крикнулаЛенка. - Я сама уеду! Одна!
- А кто тебя отпустит?.. Какаясамостоятельная! Они тебя привезли, они пусть и увозят. - Николай Николаевичпровел блуждающим взором по картинам и сказал тихо-тихо: - Пойми, я только этими жив. - Он протянул руку к Ленке: - Отдай портфель.
Ленка отскочила, стала по другуюсторону стола и крикнула:
- Дай денег!
- Никуда! Ты поняла?.. Никуда тыне поедешь! - ответил Николай Николаевич. - И оставим в покое эти глупости.
- Дай денег! - Ленка стала какбешеная. - А не то... я что-нибудь украду и продам.
- В нашем-то доме? - НиколайНиколаевич рассмеялся.
Смех Николая Николаевича обиделЛенку. Она беспомощно оглянулась, ища выхода из положения, и вдруг крикнула:
- Я твою картину украду! -Бросила портфель и в лихорадке начала снимать со стены картину, которая виселак ней ближе других.
- Картину?! - Николай Николаевичнеожиданно быстро подошел к Ленке и отвесил ей такую пощечину, что она отлетелав угол комнаты, а сам в ужасе отступил.
Ленка подхватила портфель ирванулась к двери. Николай Николаевич успел ее схватить. Она укусила его заруку, вырвалась и убежала.
- Я тебе все равно не дам денег!- крикнул он ей вслед, натягивая пальто. - Не дам!.. Елена, остановись!.. Вотбешеная! - и, торопясь, не попадая рукой в рукава пальто, выбежал из дома.
Глава четвертая
А в это время веселыйшестиклассник Валька мчался по берегу реки, никак не рассчитывая на то, чтовечером ему приклеят позорную кличку Живодер. Он был одет по-праздничному: вчистой рубашке и при галстуке. В руке крутил собачий поводок с ошейником, аноском сапога все время сшибал пустые консервные банки, разбросанные еще с летатам и сям нахальными туристами. Он старался попасть в птиц и кур, тихоблуждающих в кустарнике, или в котов, мирно ловящих последние лучи осеннегосолнца. И если ему удавалось поразить какую-нибудь цель, то собственнаяловкость вызывала в нем прилив бурной радости.
Валька затормозил около старогодуба - из его дупла торчали две мальчишеских головы.
- Вы что там делаете, мелюзганесчастная? - строго спросил Валька.
- Мы ничего, - испуганно ответилите. - Мы в пожарников играем.
- А ну вылазь! - Валькавыразительно хлопнул поводком по голенищу резинового сапога, как какой-нибудьамериканский плантатор из девятнадцатого века, хотя, между прочим, ничего незнал про них, ибо плохо разбирался в науке под названием история. - Собирайлистья! Засовывай их в дупло! Живо!! Пошевеливайся!..
Мальчишки, ничего не понимая,собирали в охапку листья и засовывали их в дупло. Но вот они набили егодоверху. Валька чиркнул спичкой и... бросил ее в дупло на листья - те тут жезанялись пламенем.
- Ты что?! - взбунтовалисьмальчишки и бросились к дереву.
Но Валька перехватил их и неотпускал, пока пламя не разгорелось, хотя они бились у него в руках и ревели.Потом с криком: "Вперед!.. На пожар!.. Пожарники!.." - выпустил иудалился.
Так он шел по земле, издаваявопли восторга, оставляя позади себя крики возмущенных жертв.
Валька спешил на встречу сосвоими дружками, чтобы идти на день рождения к Димке Сомову. Он еще издалиувидел их: Лохматого и Рыжего - они сидели на скамейке у речной пристани, -подскочил к ним, с размаху бухнулся рядом и спросил:
- Ну что, баламуты, жрать охота?- зашелся мелким смехом и добавил: - И мне тоже!.. Как подумаю про сомовскиепироги, слюнки текут.
- А я меду с молоком навернул, -ответил Лохматый и мечтательно добавил: - Липа в этом году долго цвела - медвкусный.
- А мне бабка ничего не дала, -вздохнул Валька. - Чего, говорит, переводить продукт, раз ты в гости идешь.
- Хитрая у тебя бабка, - сказалЛохматый.
- Хитрая-то хитрая, а свою жизньпод откос пустила, - ответил Валька. Ни кола ни двора. Вот Сомову хорошо. Врубашке родился. И родители деньгу зашибают, и красавчик, и голова работает напятерки... Так и хочется ему мордочку почистить.
- Завидущий ты, Валька, - сказалЛохматый.
- А ты нет?.. - Валькаусмехнулся. - Чего там... Все люди лопаются от зависти. Только одни про этоговорят, а другие врут, что они не завистливые.
- А мне-то чего завидовать? -удивился Лохматый. - Нам в лесничестве хорошо. Воля. И вообще я кого хочешь вбараний рог согну.
- Ну и что? - Валька презрительносплюнул. - Сила - не деньги. На нее масла не купишь.
Лохматый неожиданно схватилВальку одной рукой за шею и крепко сжал.
- Отпусти! - завопил Валька.
- Рыжий, что главное в человеке?- спросил Лохматый.
- Сила! - встрепенулся Рыжий,выходя из глубокой задумчивости.
- А Валька ее не уважает, -сказал Лохматый. - Говорит, главное в человеке зависть.
- Отпусти! - вопил Валька. -Уважаю я силу!.. Уважаю! Отпусти! Задушишь!..
Лохматый разжал руку и освободилВальку. Тот на всякий случай отбежал в сторону.
- Натрескался меду, - Валькапотер шею. - Силища как у трактора. Не в отца... - Он что-то в злости хотел ещедобавить, но передумал.
- Ты моего отца не трожь, -угрюмо ответил Лохматый. - Он у меня весь изрешеченный и битый-п